– Сегодня встреч нет, – отрезал он. – Завтра… я жду информации от господина Одюльмера. Поставлю вас в известность.

– Спасибо! – улыбнулась я. – Вы говорили, что отвезёте меня к башне, но если устали после перелёта, я вполне могу сама прогуляться.

– Нет! – рявкнул Михаил так, что я моргнула. И тут же спохватился, добавил мягче: – Я обещал. Я всегда держу слово. Если вы готовы гулять, то даю вам на то, чтобы устроиться и переодеться, полчаса.

Мда, не разгуляться…

* * *

Ровно через полчаса я вышла в коридор в брючках, курточке и блузке – ведь на улице была теплынь, не в пример нашему ноябрю. Шифоновый шарфик на шее, красные туфли на невысоком каблучке – давно пора купить другие, чтобы так не зыркал… Михаил уже ждал в коридоре, суровый, как спартанец. В джинсах, кроссовках и рубашке он выглядел совсем не биг-боссом, а обычным парнем, которого я бы обязательно выделила в толпе.

– Идёмте? – спросил он, откладывая планшет.

– Да.

– Я решил, вам будет интересно пройтись пешком, поэтому отпустил водителя.

– Спасибо вам за это, – улыбнулась я.

И мы пошли, почему-то не на лифте. Скованность мешала мне уже на втором пролёте лестницы с коваными перилами и мраморными, с закруглёнными краями ступенями. К третьему пролёту я задумалась, не включить ли режим «мы просто люди»? Нам целую неделю тут бок о бок жить, я замучаюсь в таком напряжении оставаться днём и ночью, но уместно ли директору навязывать свои мысли? К четвёртому пролёту совместного спуска с тёмной тучей в джинсах, я наполнилась решимостью: всё, надо же получать удовольствие от этого приключения, иначе вообще зачем оно?!

– Вы говорите, что Париж обычный город? И не очень вам нравится? – начала я беседу издалека.

– Скорее, я равнодушен и не верю массированной атаке маркетинга, которая пытается вбить в наши головы, что Париж – это нечто особенное. Город как город.

– Да, и воздух как воздух, – весело добавила я. – А вы книги читаете?

– Естественно.

– Есть какая-нибудь любимая о Париже, о Франции? Набоков, к примеру, или Гюго, Анри Труайя, или «Праздник, который всегда с тобой» Хэмингуэя? А, может, даже «Парфюмер» Зюскинда?

– Нет, это не моя ложка мёда. Если уж вы настаиваете, чтобы я вспомнил что-то с Парижем… Положительное, – он потёр подбородок. – То это, наверное, очень банальное. «Д'Артаньян и три мушкетёра». В двенадцать лет зачитывался. Да и потом…

– О, как здорово! Обожаю! – воскликнула я. – Для меня Дюма – это как раз первая любовь к Франции! И фильм!

– Советский лучше всего, – буркнул удав.

– Да, я его и имею в виду. Пересматривала раз двадцать, наверное… А песни какие в нём замечательные!

– Правда? Вам нравятся? – Михаил задержался на ступеньке, вглядываясь в меня.

– Ага. Очень нравятся! «Бургундия, Нормандия, Шампань или Прованс, и в ваших жилах тоже есть огонь…» – пропела я залихватским басом строку из фильма. Старинный подъезд разнёс мой голос эхом. Ой, громко вышло!

Кажется, для удава это было совсем неожиданно, словно мешком по голове, так он вытаращился. Но не сказал ничего про приличия, а внезапно удивившись, начал таять, словно чужак вдалеке от родины, который выяснил, что вы с ним жили на соседних улицах тысячу лет назад и покупали хлеб в одном и том же магазине на углу. И вкус у хлеба был не такой, как сейчас, а гораздо-гораздо лучше…

Я виновато улыбнулась и спросила потише:

– А давайте устроим экскурсию по д'артаньяновским местам? Ведь нам всё равно, где гулять.

– Наверняка всё давно снесли.

– Нет-нет, тем Париж и хорош! Представьте, улица Вожирар до сих пор на месте! Со времён Римской империи! Революции были, короли и правители менялись: Наполеон, король-солнце Людовик Четырнадцатый, генерал де Голль, Мария-Антуанетта, и никто из них не переименовал эту длинную-длинную, старую и страшно приключенческую улицу.

– Неужели? – обрадовался удав, и на мгновение в его лице проявился мальчишка, которому бы палку вместо шпаги и фехтовать ею за гаражами – самое большое счастье.

Этот мальчишка был в тысячу раз красивее, чем строгий, холодный биоробот с идеальными чертами лица и фигурой. Ох, как мне захотелось, чтобы мальчишка остался, и поэтому меня понесло – туда, в историю, к бегемотоподобному дядюшке Дюма и его героям. Надо и мне в романах писать только настоящие города и улицы, кто знает, вдруг потом, через триста лет будут искать улицу Нансена или Большую Садовую?

Я так увлеклась идеей увлечь романтизмом Парижа моего директора, что даже мадам La Tour Eiffel не повезло, мы прошли мимо, лишь слегка задрав головы из уважения. Слово за слово, цитата за цитатой, и оказалось, что Михаил знает советского «Д'Артаньяна» практически наизусть. В лицах. И в них он ожил. Даже по аналогии вспомнился актёр Андрей Данилко, весьма стеснительный и сдержанный, но лишь до того момента, пока не преобразится в Верку-Сердючку. Конечно, Михаил не плясал в спущенных колготках и с накладной грудью, но внезапно смеялся, шутил и был… живым, говоря не о насосах и поставках, а подражая героям фильма.

– «Жизнь пуста, если в ней нет подвигов и приключений!» – говорила я, как юный гасконец.

И Михаил отвечал с видом умудрённого горьким опытом Атоса:

– «Вы правы, мой друг… Но жизнь бессмысленна, даже если в ней есть приключения».

– А помните: Лилон-лила-лилон-лилали-лер? – напевала я голосом Миледи.

– Да-да, – хмыкал неисправимо и неожиданно, с какой-то готовностью быстро изменившийся биг-босс, а затем цитировал речитативом, явно не умея петь: – «Кардинал ел бульон. С госпожой Д' Эгильон. Он поел на экю. Погулял на мильон». Обдираловка вышла.

Боже, он мне таким нравился! И совершенно незаметно вместе с Атосом, Портосом, Арамисом, де Тревилем и Констанцией, мы добрались до узенькой улочки Сервандони возле Люксембургского сада. Стоя на брусчатке проезжей части без единого автомобиля, я размахивала руками, забыв, что рядом босс, точнее удав, и чувствовала себя заправским гидом.

– Эту улицу переименовали всего двести лет назад, а до этого она называлась той самой улицей Могильщиков. Представьте, четыреста лет назад в каком-то из этих зданий, – я показала на старинные постройки с вытянутыми ставнями, – поселился восемнадцатилетний гасконец, чтобы покорить Париж.

– Понаехали всякие, – засмеялся Михаил. – Вот бы отгадать, в том или в этом?

– Давайте таблички читать.

– Я по-французски не умею.

– Я вам расскажу, – словно секрет, прошептала я.

А дальше мы зашли в монастырь Дешо, где дрались мушкетёры с гасконцем, а потом на нашем пути лежала улица Феру, где жил, запивая своё горе вином, Атос. А чуть дальше – улица Старая Голубятня, а ещё помпезный Отель де Вилль, где проходила «первая часть Марлезонского балета». Вечерело, становилось прохладнее, но мне отчего-то было хорошо. В душе что-то танцевало. И шли мы уже вроде бы не в метре друг от друга, а совсем рядом – вытяни чуть-чуть пальцы, и почувствуешь его ладонь. От этой мысли мне становилось горячо, и я чувствовала волнение. На перекрёстке Алого Креста мы посмеялись над жутким кентавром, установленным современниками не Дюма, а нашими. А вот любимого мушкетёрами кабачка «Сосновая шишка», увы, не нашли.